Ежегодник "Белоруссия и Украина:
история и культура"
В.В. Пузанов
Н.Н. Юсова. ГЕНЕЗИС КОНЦЕПЦİÏ ДАВНЬОРУСЬКОÏ НАРОДНОСТİ В İСТОРИЧНİЙ НАУЦİ СРСР (1930-i – перша половина 1940-х рр.). МОНОГРАФİЯ. – ВİННИЦЯ: ТОВ «КОНСОЛЬ», 2005. – 545 с. + II. // Белоруссия и Украина: История и культура. Ежегодник 2005/2006 / Гл. ред. Б.Н. Флоря. – М.: Индрик, 2008. С. 343–350.
Монография Н.Н. Юсовой – итог серьезной научной работы, промежуточные результаты которой, начиная с 2001 г., изложены в более чем 20 публикациях и защищенной кандидатской диссертации. Целью исследования «стал комплексный анализ всех компонентов историографического процесса, которые отражают генезис концепции древнерусской народности в контексте развития исторической науки в СССР» (С. 18).
Хронологические рамки работы охватывают 1930-е – середину 1940‑х годах, от первых попыток рассматривать Киевскую Русь как «общую колыбель» трех восточнославянских народов, до оформления концепции древнерусской народности в 1945 г. В.В. Мавродиным.
Такие, на первый взгляд, узкие для проблемного историографического исследования временные рамки вполне оправдали себя, позволив максимально-возможно задействовать имеющиеся историографические источники. Помимо практически исчерпывающего охвата опубликованных работ (монографии, статьи, брошюры, стенограммы лекций и т.п.), Н.Н. Юсова ввела в научный оборот огромный архивный материал, рассеянный по 55 фондам 24‑х архивохранилищ Москвы, Санкт-Петербурга и Киева и насчитывающий около 200 единиц хранения. Это личные фонды ученых, документация партийных и государственных органов, научных подразделений, комиссий и т.п., содержащие ценную информацию научного, общественно-политического, организационного и личного характера.
С целью выявления научных и идеологических истоков взглядов советских историков, Н.Н. Юсова делает достаточно глубокий экскурс в предшествующий период, задействовав наиболее значимые работы известных дореволюционных авторов.
Из восточнославянских исследователей работавших за пределами СССР, Н.Н. Юсова сделала исключение только для украинских историков. Это объясняется, видимо, тем, что: рецензируемая работа написана и опубликована на Украине; украинские диаспорные исследователи, в лице М.М. Кордубы, приблизились к той постановке проблемы древнерусской народности, которая потом возобладала в СССР, повлияли на взгляды ряда советских украинских историков. Не будем забывать и о том, что тот же М.М. Кордуба заканчивал свою карьеру в качестве советского историка. Н.Н. Юсовой также важно было показать эволюцию идей М.С. Грушевского в трудах украинских советских и диаспорных ученых, в том числе, сложный и противоречивый процесс преодоления крайностей его концепции.
Фундаментальная источниковая база, помноженная на тщательный, скрупулезный анализ изучаемых материалов, современные методологические принципы и методы исследования позволили автору рассмотреть научные процессы в контексте меняющейся политико-идеологической ситуации, выявить основные факторы генезиса концепции древнерусской народности, установить уникальные историографические факты. Немаловажно отметить широкий территориальный охват анализируемых процессов, стремление рассмотреть их в контексте многовекового развития восточнославянской историографической традиции, в органическом единстве многовекторного научного процесса, в постоянно меняющейся динамике исследовательских и общественно-политических тенденций.
Монография состоит из ведения, пяти разделов, заключения, списков использованных источников и литературы, приложений и именного указателя. Структура работы представляется логически цельной и наиболее оптимальной для достижения поставленной цели. Отдельно следует отметить наличие приложений, которые несут в себе не только дополнительную смысловую нагрузку, органично коррелируя с основным текстом, способствуя более глубокому и полному восприятию историографической ситуации рассматриваемого времени, но и имеют самостоятельную научную ценность в качестве опубликованного источника.
Н.Н. Юсова выделяет как научные, так и политико-идеологические факторы формирования концепции древнерусской народности в советской историографии.
К числу основных политико-идеологических факторов, приведших к изменению исторической парадигмы в СССР в 1930-е годы с нигилистической по отношению к русскому прошлому на «державную», она относит: курс, взятый сталинским режимом на построение могущественной социалистической державы, что не могло быть эффективным без «определенного возрождения традиционных», в частности, «великодержавных» ценностей (С. 111, 138–144 и др.); идеологические потребности сталинского режима в историческом обосновании «возникновения многонационального СССР» (С. 111–112, 140–141, 169, 385–386 и др.); необходимость, в условиях надвигающейся мировой войны, объединения интернационалистско-классовой идеологии с этнической составляющей, в целях мобилизации славянского этнического фактора (и прежде всего – «русского») для успешного противодействия нацистской пропаганде, борьбы с пангерманизмом и нацистскими расовыми доктринами (С. 137–151, 206–214, 387 и др.); присоединение Западных Украины и Белоруссии к СССР (С. 220–221, 247–252, 269, 388 и др.); Великую Отечественная войну (у Н.Н. Юсовой – «германо-советская»), обострившую идеологическое противостояние и катализировавшую исследовательский процесс (С. 301–302, 364, 388–389 и др.). К «научно-идеологическим» факторам, повлиявшим на постановку проблемы древнерусской народности, автор относит борьбу с норманнизмом, вызванную тем, что крайние «взгляды части норманнистов… использовали для обоснования… экспансии против восточного славянства нацисты» (С. 209–210, 390).
С основными положениями Н.Н. Юсовой трудно не согласиться. Вместе с тем, целесообразно было более детально проанализировать общественно-политическую ситуацию в СССР 1920-х годах и ее воздействие на историческую науку, что позволило бы более точно и правильно оценить соответствующие новации 1930-х годах. Лишь мимоходом, автор касается этого аспекта, особенно когда анализирует причины разгрома школы М.Н. Покровского: «…Многолетнее господство в СССР антирусской пропаганды… подрывало русское национальное самосознание и патриотизм. Эту пропаганду… усиливали… исторические труды Н. Покровского и его адептов-последователей. Осуждение школы Н Покровского положило этому конец» (С. 211–212; так же см.: С. 143–144).
Касаясь политико-идеологических факторов, нельзя также сводить все только к указаниям сверху, забывая о личной позиции исследователей, которые не могли не реагировать на антиславянскую, антирусскую и антисоветскую пропаганду. Эта составляющая проблемы, практически, остается вне поля зрения автора.
Определяет Н.Н. Юсова и научный компонент генезиса концепции древнерусской народности, составивший, по ее словам, «идейную, теоретическую и фактологическую базу учения раннего периода» (С. 391).
«Идейной основой концепции… в научной плоскости стали парадигмы "единой русской народности" ("триединорусской") и "воссоединения Руси", версия восточнославянского этногенеза П. Третьякова – М. Артамонова, положения о Киевской Руси как "общей колыбели" трех будущих восточнославянских народностей и Киевскую Русь как сравнительно высокоразвитое раннефеодальное государство» (С. 391).
Теоретический фундамент концепции, по мнению Н.Н. Юсовой, был заложен: наработками дореволюционных историков, прежде всего, А.Е. Преснякова, в области этногенеза; трудами И.В. Сталина; теоретическим осмыслением достижений археологической науки; исследованиями филологов в области древнерусского языка; результатами «изучения письменных источников»; утвердившимися в 1930–1940-х годах представлениями, в «контексте формационного подхода», о генезисе феодализма и государственности у восточных славян; выработкой, «в ходе этногенетических дискуссий конца 1930 – начала 1940-х годов» «этнокатегориальной таксономии», воплотившейся в работах А.Д. Удальцова; и, в меньшей степени, глоттогонической теорией Н.Я. Марра (С. 391). «Фактографию концепции – по словам автора – составило обобщение исторической информации и ее определенная интерпретация, вследствие анализа и синтеза комплекса соответствующих материальных и письменных источников» (С. 392). Уже сам по себе этот, не полностью приведенный нами перечень, отражает и широту охвата проблемы, и уровень историографического анализа.
Каким же из этих факторов (научным или политико-идеологическим) отдает предпочтение автор? Если при чтении монографии на этот счет создается двоякое впечатление, то заключительный вывод, несмотря на некоторую противоречивость и стилистические погрешности, все ставит на свои места. Концепция, по мнению Н.Н. Юсовой, «оформилась в исторической науке СССР в первой половине 1940-х годов вследствие внутренней логики предшествующего научного развития…» И хотя в процессе становления концепции «особое» значение имели факторы «политико-идеологического характера, однако их роль, в целом, была опосредованной» (С. 392).
Автор тщательно, по крупицам восстанавливает историографические факты, скрупулезно, шаг за шагом, прослеживает формирование взглядов того или иного исследователя на изучаемую проблему в рамках многофакторного подхода, в итоге воссоздавая панорамную мозаику на фоне развития науки и общества рассматриваемого времени. В самых общих чертах историографическая канва формирования концепции древнерусской народности, реконструированная Н.Н. Юсовой, может быть представлена в следующем виде. Впервые на научном уровне «вопрос о древнерусской этноязыковой общности… подняли языковеды», фактически, создав «теоретические условия для возникновения в будущем учения о древнерусской народности». Важнейшими являлись разработки А.А. Шахматова, оказавшие «весомое влияние на советское языкознание и историческую науку» (С. 51). Связующим же «звеном между дореволюционной и советской историографией» стали труды А.Е. Преснякова (С. 51, 82–94, 95, 384). Важнейшей научной предпосылкой становления советской концепции древнерусской народности стали положения о Киевской Руси, как общем периоде истории восточнославянских народов (Н.Л. Рубинштейн, К. Гуслистый, Ф. Ястребов, Б.Д. Греков и др.) (С. 126–170, 386, 393). В ходе работы над многотомной «Историей СССР» М.И. Артамонов и П.Н. Третьяков, систематизировав археологический материал и применив методологию Н.Я. Марра, трактовали древнерусскую культуру и государственность как следствие консолидации южной и северной групп восточнославянских племен (С. 229–238, 387–388 и др.). Тогда же Б.А. Рыбаков выступил с «антской теорией», согласно которой анты являлись «прямым предком» тех восточнославянских племен, из которых составилось Киевское государство (С. 232). В конце 1930-х – начале 1940-х годов «наибольший вклад» в формирование концепции внесли Б.Д. Греков, В.И. Пичета, Н.С. Державин, использовавшие для обозначения этнической общности древнерусского времени понятие «русский народ» (С. 238–260,269–271, 388).
В 1942 г. Н. Петровский впервые представил основные положения относительно признаков «единого народа Руси и феодальных княжеств» (С. 323–331, 364, 389–390). В том же году А.Д. Удальцов разработал теоретические основы этногенетических исследований, аргументировал, опираясь на методологические указания И.В. Сталина и глоттогоническую теорию Н.Я. Марра, употребление этнокатегории «народность», «общерусская народность» (С. 304, 314, 364, 389). Заключительным звеном в процессе создания концепции древнерусской народности стала монография В.В. Мавродина «Образование древнерусского государства» 1945 г. В ней были оформлены основные черты концепции и впервые использован термин «древнерусская народность» (С. 342–364, 390–391).
Появление первого фундаментального историографического исследования, посвященного генезису концепции «древнерусской народности», является не только важным научным событием, но и, хотели бы мы этого или нет, имеющим злободневное общественно-политическое звучание. Политико-идеологический фактор, который так убедительно был выявлен и проанализирован автором применительно к эпохе становления концепции, актуален и в наше время, особенно для украинской и белорусской историографии. Рецензируемая работа в этом плане отличается взвешенностью и объективностью, хотя и испытала на себе определенное влияние современной общественно-политической ситуации и научной традиции. С одной стороны, Н.Н. Юсова сделала существенный шаг вперед на пути преодоления сложившихся в украинской историографии стереотипов и мифов, (см., напр. С. 65, 72–75, 122 и др.) с другой стороны, до конца не освободилась от них. Борьба этих двух тенденций – научной объективности и устоявшихся стереотипов, нередко приводит автора к противоречивым положениям и выводам. Например, касаясь дореволюционной историографии, Н.Н. Юсова, утверждает, что «подавляющее большинство (выделено нами. – В.П.) русских исследователей, с одной стороны, присоединялись» к главной мысли М.П. Погодина, который стоял у истоков взглядов об обособленности «исторического процесса восточнославянских народов» и «выдвинул гипотезу о Киевской Руси как образовании только великорусской народности» (С. 53, 62). С другой стороны, по ее мнению, «те же ученые проявляли тенденцию противопоставлять Киевскую Русь – Владимиро-Суздальской и Московской Руси. … Следовательно, традиционная схема истории России, сложившаяся в российской имперской историографии, предусматривала парадоксально противоречивое соединение доминант: с одной стороны, Киевский период относили исключительно к истории великорусского народа, а с другой – фактически утверждалась обособленность истории Владимиро-Суздальской Руси и Московского княжества от Киевской Руси» (С. 62–63).
Правильнее вести речь о парадоксальной ситуации, сложившейся в украинской историографии, в которой живет искренняя вера в то, что «подавляющее большинство русских исследователей» стремится «украсть» у украинцев древнерусское наследие. Подобные утверждения становятся едва ли не правилом хорошего тона, и рецензируемая монография, как видим, не исключение. Между тем, если упреки по адресу М.П. Погодина (С. 53) небезосновательны, то в отношении оставшейся части «большинства», представленной в работе С.М. Соловьевым и В.О. Ключевским (С. 62), концы с концами не сходятся. С.М. Соловьев и В.О. Ключевский противопоставляли «среднеднепровскую» и «верхнеокскую» Русь, но «древнерусского наследия» у украинцев не «похищали».
Трудно признать корректными и такие бинарные оппозиции в отношении украинской и русской историографии: борьба за национальную самоидентификацию «национально-сознательной» части украинской интеллигенции (С. 124–125) с одной стороны; возрождение «русского национализма-патриотизма» (С. 143, 205, 212–214, 238–239) – с другой.
Использование российскими историками термина «русский народ» для обозначения этнической общности в Киевской Руси Н.Н. Юсова связывает со стремлением сталинского режима отдать преимущество «первому среди равных» – «великому русскому народу» (С. 170 и др.). Еще любопытнее последовавшее затем наблюдение, опирающееся на традиции диаспорной украинской историографии: «К тому же, русские советские историки в своих трудах давали перечень восточнославянских народов, вышедших из "общей колыбели" – Киевской Руси, не в алфавитном порядке, а начиная с русского народа. Тем самым закладывались … основы концепции о "старшем брате"» (С. 169–170). При этом, как должное воспринимается перечисление указанных народов в исполнении украинских историков: украинцы, белорусы, русские (С. 155, 162, 316). Сама Н.Н. Юсова, за редким исключением (С. 301, 334, 342), придерживается той же схемы (С. 51, 160, 195, 325–326, 329, 352, 364, 386). Неужели здесь закладываются основы концепции о «старшем брате –украинце»?
В исследовании присутствуют мелкие недоработки: повторы, отдельные непродуманные формулировки, опечатки.
Высказанные замечания и пожелания не уменьшают значимости большого труда, проделанного Н.Н. Юсовой. Своим исследованием она, практически, исчерпала тему. Возможны отдельные публикации, уточнения, дополнения, но вряд ли возможно появление на данном «поле» еще одной монографии в сколько-нибудь обозримом будущем. Однако, исчерпав тему в фактологическом плане, Н.Н. Юсова открыла ее для осмысления и дискуссий на новом научном уровне. Со всей очевидностью открылись пробелы в изучении дореволюционной и послевоенной историографии проблемы, еще контрастнее проявилась насущная необходимость поиска более взвешенных решений, свободных от политической и идеологической конъюнктуры. Монография, несомненно, стала заметным явлением в историографии, важным шагом на пути изучения восточнославянского научного наследия и его объективной оценки.
